Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - Магнусгофская Елизавета Августовна

В Риге он списался с «Метеора» и след его затерялся. Года через два я встретил его имя в иностранных газетах. Речь шла о «замечательном открытии русского эмигранта Иванова». Мало ли Ивановых рассеяно в нашей эмигрантской среде, но почему то я был уверен, что речь шла о нашем Иванове-Архимеде. Одни газеты вышучивали его, изощряя дешевое репортерское остроумие, другие предсказывали блестящую будущность. Но ни одна из газет не указывала, в чем состоит это открытие, сокрушавшее все основы механики.

Проскользнула заметка, что Иванова принял и долго беседовал с ним Эйнштейн. Другие газеты утверждали, что открытием заинтересовался Эдисон и Иванов едет в Америку…

Счастливого пути, загадочный Архимед!

ЗАВЯДШИЕ ВОЛОСЫ

Мы познакомились с ней на маскараде. Но вы ошибетесь, если подумаете, что это было обычное маскарадное знакомство.

Я попал на маскарад случайно — затащил товарищ. Но как только мы вошли в зал, к нему подбежала прелестная пастушка и увела его. Я остался один. Я был без маски и потому чувствовал себя довольно глупо. Мне казалось, что все обращают на меня внимание. Я не был в настроении, чтобы флиртовать с первой попавшейся маской. Я сердился на самого себя, что черти принесли меня на этот дурацкий маскарад. Я не любитель маскарадного разгула, и серьезно подумывал уже удирать, когда дорогу мне преградил долговязый рыбак в широченном, явно взятом напрокат костюме.

— Вижу, что хочешь удрать! — сказал рыбак голосом моего приятеля Ваньки Горецкого.

— Я попал случайно, — проворчал я, — а тебя как сюда занесло? Ведь ты, со своими пуританскими взглядами, думаю, не очень-то благоволишь к маскарадам.

Не думаю, чтобы Ванька почувствовал насмешку моего вопроса. Нам всем казалось необычайно забавным, что Ванька любил говорить о себе барышням:

— Я не пью и не курю.

Барышни не ценили этого, а так как вдобавок Ванька еще не умел танцевать, то они считали его ужасно скучным. Поэтому меня страшно удивил его ответ:

— Ну, конечно… Я ведь не танцую. Но Мулинька — невеста моя, — пояснил он немного смущенно, — никогда еще не была на маскараде, и ей очень хотелось побывать… Но вот беда: ей очень хочется танцевать — а знакомых никого… Ну, а с незнакомыми я ей — хоть и маскарад — танцевать не позволю… Пойдем, я тебя познакомлю с Мулинькой… Ты ведь танцуешь? Пойдем…

Откровенно сказать, мне совсем не улыбалась перспектива провести вечер около этой Мулиньки, изображая из себя «кавалера напрокат». Она, конечно, какая-нибудь глупенькая барышня со смазливой рожицей… Какова же еще может быть невеста простака Горецкого? Но отказаться значило обидеть товарища. И я, предупредив его, что могу остаться очень недолго, так как меня ждут в другом месте, неохотно позволил отвести себя к этой Мулиньке.

— Вот, Мулинька, мой товарищ Струков, который хочет с тобой познакомиться, — сказал он, подводя меня к изящной тоненькой русалке. Я был приятно удивлен. Уже по одному костюму было заметно, что у невесты Горецкого оригинальный вкус. Ее русалка — это не был традиционный балахон — белый или зеленый, не было и банальных водорослей, лилий и серебряных нитей в волосах. Ее костюм был из зеленовато-синего газа, казавшегося в складках темно-зеленым. Подол и рукава были обшиты розовыми раковинками, на шее лежала нить бледно-красных кораллов. Вот и все. Но это немногое было так ярко, так определенно, что всякий, взглянув на эту зеленую фигурку, мог бы сказать:

— Да, это русалка!

Длинные пепельные волосы странного, я бы сказал — серовато-зеленого оттенка, так вызывающе рассыпались по ее плечам, что дамы, оглядываясь на нее, говорили со скрытой завистью:

— Какой оригинальный парик!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я пригласил ее на тур вальса. Это был бесконечный вальс с фигурами. И когда я отвел ее на место, я уже знал, что жестоко ошибся в своем предубеждении. Мы вели незначительный бальный разговор, но и по этому разговору я мог судить, что Русалочка — девушка далеко не заурядная.

Забыв о том, что я «тороплюсь», я танцевал с ней танец за танцем и к концу вечера совершенно увлекся моей очаровательной дамой. И в моем уме никак не укладывалось представление, что это восхитительное существо — невеста такого недалекого малого, как Горецкий. И я никак не мог понять, что могла она найти в моем приятеле. И, сознавая всю бестактность вопроса, я все же спросил об этом.

— Он очень славный, — уклончиво ответила она..

— Но ведь этого мало. Разве такой муж нужен вам, Русалочка?

— А какой же? Не такой ли, как вы?

Я сделал вид, что не расслышал ее насмешливого вопроса.

— Вы не можете его любить! — уверенно сказал я.

— А вот и люблю!

— Неправда! Вы себя обманываете. Он недостоин вас!

— Ну и приятель! Ну и товарищ! — расхохоталась Русалочка. Потом как-то сразу стала серьезной. Я уже заметил, что в ней необычайно быстро менялись настроения.

— Нет, я его не люблю… — сказала она как-то задумчиво, — но я пришла к убеждению, что мне нужен такой муж… Ведь я капризная и злая!

— Ну уж и злая! — усомнился я.

— Да-да, — серьезно ответила она, — злая русалка из самой глубины!

Я хотел что-то ответить, как к нам подошел Ванька.

— Мулинька, — ужаснулся он, — зачем ты пьешь, разгоряченная, такое холодное! — и он отодвинул стоявший перед ней стакан лимонаду.

— Не называй меня этим глупым именем, — вдруг вспылила она, — можешь звать меня: Маруся, Мара, Мэри — как угодно. — Она толкнула стакан, отчего красная струя лимонада разбежалась по белоснежной скатерти.

— Что с тобой, Мул… голубка?

— Ничего. Устала, — резко ответила она, — проводи меня домой!

В эту минуту я действительно согласился, что ей нужен такой муж, как Горецкий, покладистый и уравновешенный.

Вокруг меня была зеленая полутьма. Казалось — где-то высоко светит луна, но в эту глубину проникают только ее слабо отраженные лучи. Кругом возвышались причудливые деревья и кусты. Пробегали какие-то странные существа; проплывали, задевая своими плавниками, рыбы. Я лежал на мягком зеленом ложе, а Русалочка, опутывая меня своими длинными волосами, наклоняла ко мне свое смеющееся лицо и шептала:

— Не освободишься! Никому не отдам я тебя! Ты мой и будешь моим… вечно… вечно!

И волны журчали где-то наверху:

— Не освободишься… не освободишься!

Впоследствии воспоминания о Русалочке смешались в моей памяти с этим сном, виденным мной в ночь после маскарада, я не мог вспомнить ее без этих причудливых растений, рыб и волны душистых волос…

Горецкого я не видал, адреса его не помнил. И мимолетное маскарадное знакомство, обрамленное сказочной мечтою, начало в моих воспоминаниях блекнуть и отходить на задний план.

Я увидел Русалочку мельком на шестой неделе Поста. Она ехала с Горецким на извозчике. Я сразу узнал ее в строгом темно-синем костюме. Узнал ее лицо, которого никогда не видал — ведь там не снимала маски — эти пепельные волосы, выбивавшиеся из-под широкополой шляпы. Горецкий закивал мне. Русалочка сдержанно поклонилась. Я остановился и долго, как дурак, смотрел им вслед. И Русалочка, словно почувствовав мой взгляд, повернула на секунду свою головку. Смотрела ли она на меня? Или ее заинтересовал озаривший полнеба мартовский огнистый закат?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эта встреча на Английской набережной выбила меня из колеи. Вызвала в моей памяти увлекательную маскарадную Русалочку, мой сказочный сон. Я решил во что бы то ни стало разыскать Горецкого.

Я отправился к нему на Пасхе. Я никогда не бывал у него, слуга меня не знал и не хотел пускать, уверяя, что барин болен.

— Кто там? — послышался из соседней комнаты голос Горецкого, а потом показался на пороге и он сам, — такой странный, бледный, с глазами, показавшимися мне заплаканными.